Наталья долгорукая. «Сильнее бедствия земного», судьба Натальи Долгорукой Своеручные записки княгини натальи борисовны долгорукой, дочери г

Что знаете Вы о Наталье Долгоруковой? Многие, вспомнив об известном роде Долгоруковых, задумаются, а чем Наталья знаменита? Зато имя Бориса Петровича Шереметева (1652 - 1719)- сподвижника Петра, участника Крымского и Азовского походов, командира корпуса в Прибалтике и Померании, конечно, вспомнят все. Правда, не все знают о его решении постричься в монахи Киево - Печерской Лавры. Возможно, сказалась усталость от походной жизни или другие причины тому виной.
Но...Не сделал он этого. Почему? - Пётр запретил! Так мало того, царь приказал ему жениться! И невесту подобрал! - Анну Петровну Нарышкину, урождённую Салтыкову. У обоих это были вторые браки. Представляю Ваше возражение: "А какое это имеет отношение к Наталье?- Самое прямое. Наташа была одной из пятерых детей второго брака Шереметева с Нарышкиной.

Родилась Наташа 17 января 1714г. Вот историю её жизни я вспоминаю с болью сердца. Те, кому пока не известна жизнь Наташи, скажут, что этого не может быть! Наталья - знатного рода, наследница богатых имений, красавица! К тому же отцу ко времени её появления исполнилось 62г. В таком возрасте родители холят и лелеют детей своих. Да и Наташа, живя в дружной семье, и характера была весёлого, добрая и умная девочка. Знала несколько языков. Воспитанием её занималась шведка
Мария Штрауден. Всё так.

Чем же история её была знаменита? Сам Н.М.Карамзин написал повесть "Наталья - боярская дочь". Рылеев посвятил ей одну из своих "Дум". А И.И.Козлов посвятил ей поэму. В 1828г. вышло сочинение Ивана Козлова "Княгиня Наталья Борисовна Долгорукова".

В 5 лет Наташа теряет своего отца, знаменитого петровского дипломата, фельдмаршала. Она остаётся с матерью, любившей её "пребезмерно", давшей ей женское образование. Но умирает и мать. Наташе 14 лет. Для Наташи начались годы тоски, печали, одиночества. Она ведёт замкнутый образ жизни, идёт время серьёзных размышлений, внутренней сосредоточенности.

Прошло два года после смерти матери. Наташа вышла в свет. "Я была очень счастлива женихами... Думала, я первая счастливица в свете, потому что первая персона в государстве - мой жених",- напишет она в своих "Собственноручных записках." Иван Долгоруков, жених Наташи, был царским фаворитом, в 19лет получил чин и высшие ордена. Отпраздновали сговор Ивана Долгорукова и Натальи Шереметевой. 8(19) апреля 1730г. они обвенчались.

И умирает царь. Идёт борьба между хитрыми вельможами за власть. Наташа понимает, что всё пропало. Родня, имея больший жизненный опыт, требует бросить жениха. В создавшейся ситуации под угрозой не только счастливый брак, как мечталось ранее, а сама жизнь молодых. "Он сам погибнет, и тебя за собой потянет", - предостерегали её. Нужно принимать решение. А невесте всего 16 лет! И Наташа принимает решение: жить и умереть вместе! Родня её ехать на свадьбу отказалась. Но свадьба всё - таки состоялась в имении Долгоруковых, в Горенках. Как же выглядел свадебный кортеж? - В карете невеста и две старушки в слезах от страха.

И уже на третий день пришёл указ о ссылке. Наташа бросилась к мужу, больше всего на свете она боялась, что их разлучат. Офицер сказал, что везут их в Берёзов. Но не в ссылку, (хотя и это страшно!) Везут их в острог, под запоры и без права переписки. Какие чувства овладели 16 - летней женой ссыльного она написала в своих "записках": "Мне как ни было тяжело, однако принуждала дух стеснять и скрывать эту свою горесть для мужа милого." Сколько любви, верности, силы у этой совсем ещё юной женщины! Это уже больше, чем любовь!

Шли годы. Стражники смягчались. Разрешали выходить, налаживать связь с местными жителями. Правда,князь Иван не всегда был осторожен в высказываниях. Стал ругать новую императрицу Анну Иоановну. Конечно, за этим последовал донос. Содержание их стало более жестоким: всех Долгоруких вновь в острог. А Ивана-в земляную тюрьму. Боли и горю Натальи Борисовны нет предела! Она молит караульных разрешить ей приходить к мужу по ночам, чтобы покормить его. Но и видеть его она не могла! Это же земляная тюрьма! Иван был еле виден ей через дырку в земле. Не было конца истязаниям.

Однажды ночью всех мужчин повели к баркасу. Услышав, Наталья бросилась к берегу. Она ждала второго ребёнка. "Я кричала, билась, волосы на себе драла, кто ни попадался навстречу, всем валяюсь в ногах, прошу со слезами: помилуйте, коли вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься! Не было милосердного человека, не словом меня кто утешил, а только взяли меня и посадили в темнице и часового, примкнув штык, поставили! - писала она."

Куда же увезли Ивана? Он посажен был в Тобольскую тюрьму. Приковали его цепью к сырой стене. От постоянных пыток он стал полубезумным, постоянно бредил. 21 октября в Шлиссельбурге генеральное собрание крупнейших вельмож вынесло приговор - смерть на колесе. Страшный приговор! Казнили его 8 ноября 1739г. под Новгородом. Но князь вёл себя мужественно. Был ему всего 31год!

Наталья Борисовна ничего не знала о судьбе мужа. Ребёнок, родившийся у неё,- Дмитрий Иванович(1737 - 1769) страдал тяжёлым расстройством. Наталья Борисовна и матерью была самоотверженной. С младшим сыном она не расставалась до самой его смерти от неизлечимой болезни в 1769г. Старший сын Михаил Иванович родился в берёзовской ссылке. Он любил театр, был талантливым актёром - любителем. Это унаследовал и его сын Иван Михайлович Долгоруков - поэт и драматург.

Какова была судьба всех Долгоруковых? - Женщины были разбросаны по монастырям, мужчины отправлены в ссылку. Вернула всех дочь Петра1, Императрица Елизавета. Наталья Долгорукова появилась было при дворе. Она была ещё хороша собой, но сама жизнь свою считала уже законченной и ушла в монастырь.

По просьбе старшего сына Михаила (1731 - 1794), статского советника почётного опекуна Московского воспитательного дома, мать написала свои воспоминания. Её "Собственноручные записки" хранились после её смерти в доме сына. Пострижение Наталья приняла только после того,как старший сын выучился, поступил на службу и женился. Записки матери Михаил Иванович опубликовал в 1810г. В них тема любви и верности:"Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ и теперь скажу самую правду, что,будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла".

Княгиня Н.Б. Долгорукова. Неизв. художник сер.XVIII века. Городской музей истории Санкт-Петербурга.

ОН: князь Иван Алексеевич Долгоруков - блистательный кавалер двадцати одного года от роду, генерал от инфантерии, сын сенатора и члена Верховного Тайного Совета, брат "государевой невесты", ближайший друг императора Петра II.

Князь И.А.Долгоруков. Неизв. художник. 1720-е.

Княгиня Н.Б. Долгорукова. Неизв. художник. 1730-1731 г.г. Музей керамики и "Усадьба Кусково XVIII века" (Россия).

Из воспоминаний Натальи Борисовны: "… начало было очень велико: думала, я - первая счастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених, при всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии. Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонность; напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела, но искренняя и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила". [Долгорукая Н. Б. "Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева". СПб., 1913. - 52 с. ]

Но вскоре все мечты были разрушены: 19(30) января 1730 года умер Петр II, через месяц с небольшим, 25 февраля (8 марта), Анна Иоановна разорвала Кондиции. Долгоруковых ждала опала.

Родственники (родители юной графини к тому времени уже умерли) пытались отговорить Наталью Борисовну от замужества: "Все сродники мои съезжаются, жалеют, плачут обо мне, … стали меня уговаривать, что я человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать, когда ему будет худо; будут другие женихи, не хуже его достоинством... Я такому бессовестному совету согласится не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви."

И 5(16) апреля 1730 года Иван Алексеевич Долгоруков и Наталья Борисовна Шереметьева обвенчались в церкви подмосковного села Горенки, имении Долгоруковых; никто из Шереметьевых молодую к венцу не провожал. А через три дня после свадьбы последовал указ Анны Иоанновны о ссылке всего семейства Долгоруковых.

Усадьба Горенки. Имение Долгоруковых в 1707-1730 и 1742-1747 годах.

Кондратий Рылеев. "Думы" (XX):
В борьбе с враждующей судьбой
Я отцветала в заточеньи;
Мне друг прекрасный и младой
Был дан, как призрак, на мгновенье.
Забыла я родной свой град,
Богатство, почести и знатность,
Чтоб с ним делить в Сибири хлад
И испытать судьбы превратность.

Всё с твердостью перенесла
И, бедствуя в стране пустынной,
Для Долгорукого спасла
Любовь души своей невинной.
Он жертвой мести лютой пал,
Кровь друга плаху оросила;
Но я, бродя меж снежных скал,
Ему в душе не изменила.

Судьба отраду мне дала
В моем изгнании унылом:
Я утешалась, я жила
Мечтой всегдашнею о милом!
В стране угрюмой и глухой
Она являлась мне как радость
И в душу, сжатую тоской,
Невольно проливала сладость.

После восшествия на престол Елизаветы Петровны все оставшиеся в живых Долгоруковы были возвращены в Петербург. Наталье Борисовне тогда исполнилось 28 лет. Можно было бы начать жизнь заново, но она осталась верна любви и памяти покойного мужа, отклонила усиленные приглашения ко двору и отказала всем женихам.

Княгиня Н.Б. Долгорукова. Неизв. художник. 1740-е. Миниатюра. Третьяковская галерея.

Иеромонах Самуил (Недилко Самийло). Портрет схимомонахини Нектарии. 1769 год.
Черниговский областной художественный музей им. Григория Галагана.

Иеромонах Самуил (Недилко Самийло). Портрет князя Дмитрия Ивановича Долгорукова,
послушника Киево-Печерской Лавры.
1769 год. Национальный художественный музей Украины.

Иван Козлов "Княгиня Наталья Борисовна Долгорукова":
Я вспомнил ночь, когда, томимый
Тоской, ничем не отразимой,
В Печерской лавре я сидел
Над той спокойною могилой,
Надеждам страшной, сердцу милой,
В которой прах священный тлел;
Она душе была порукой
Неверной радости земной, -
И тень Натальи Долгорукой
Во тьме носилась надо мной.

IV. Наталья Долгорукая

(Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая, урожденная графиня Шереметева)

Женская личность, о которой мы намерены говорить в настоящем очерке, принадлежит также к той категории русских исторических женщин прошлого века, на которых обрушилась вся тяжесть переходного времени и задавила их: это беспощадное время бросало попадавшаяся ему жертвы под своей, все перемалывающий жернов и раздробляло их на части, подобно джагернатской колеснице, раздроблявшей несчастных женщин Индии.

И нельзя при этом не заметить, что под ужасный жернов этот попали почти все женщины, которые могли сказать о себе, что они еще помнили Петра Великого, что в детстве своими глазами видели, как он покатил по русской земле этот тяжелый жернов, который и раздробил много старого и негодного, а вместе с тем не мало молодого свежего.

Наталье Борисовне Долгорукой – вернее Шереметевой – было одиннадцать лет, когда хоронили Петра, и, следовательно, она принадлежит к тому поколению русских женщин, которые, если можно так выразиться, у матерей своих и кормилиц высосали частицу молока, оставшегося еще от XVII века, и с молоком этим всосали несчастья всей своей жизни.

Несмотря на то, что Наталья Долгорукая принадлежала к замечательным личностям по своей нравственной высоте, по редкому величию духа – ужасное время не пощадило и ее.

Вообще, личность Долгорукой заслуживает того, чтобы потомство отнеслось к ней особенно сочувственно и отметило имя ее в числе лучших, самых светлых личностей своего прошлого.

В 1857 году, в Лондоне вышла особая книга, посвященная памяти этой глубоко симпатичной женщины, под заглавием «Те life and times of Nathalia Borissovna, princesse Dolgorookov». Автор этой книги – Джемс Артур Гирд (Heard).

У нас в России о Долгорукой писано немного, но все, что о ней написано, выставляет ее «личностью такой благородной и возвышенной», которая «делает честь родной стороне».

Долгорукая оставила свои собственные записки, которые имели два издания в нынешнем столетии.

Писавшие о Долгорукой называют всю жизнь ее «трудной и скорбной», а ей самой дают наименование «великой страдалицы».

Наталья Борисовна родилась 17-го января 1714 года – следовательно, за одиннадцать лет до смерти Петра Великого: этого одного достаточно было, чтоб и ей, подобно всем женщинам тридцатых и сороковых годов восемнадцатого века, попасть под джагернатскую колесницу смутного переходного времени.

Она родилась в одном из самых знатных домов своего времени, а эти-то дома преимущественно и задела тяжелая индийская колесница; отец ее был знаменитый фельдмаршалу граф Борис Петрович Шереметев, один из соработников Петра Великого, который называл своего делового Бориса «Баярдом» за честность и «Тюренем» за ратные таланты и ставил его так высоко в своем мнении, что, из уважения к его заслугам, царь, вообще не любивший притворяться или рисоваться, всегда встречал Шереметева у дверей кабинета, когда этот «Тюрень» приходил к нему, и провожал до дверей – когда тот уходил.

Мать ее была также из знатного рода: в детстве она была Салтыкова, Анна Петровна, а по первому браку носила фамилию Нарышкиной, потому что была замужем за боярином Львом Кирилловичем Нарышкиным, родным дядей Петра Великого.

Много счастья должна была сулить жизнь для девочки, родившейся в такой завидной обстановке: знатность рода, богатство, уважение царя – все обещало светлую будущность.

А вышло наоборот, да так, как и не ожидалось: именно то, что должно было дать ей счастье, то именно и дало ей глубокое несчастье, которое она сама день за день и описывает, уже в старости оглядываясь на свое прошлое, богатое такими поразительными контрастами.

Намереваясь говорить о своем прошлом, она не задается задачей хроникера, не хочет захватывать всю ту разнообразную среду, в которой, как в глубоком омуте, погибали люди, а другие на их гибели строили свое счастье, чтобы потом и самим погибнуть.

«Я намерена только свой беду писать, а не чужие пороки обличать», – говорит она.

Себя и свой судьбу она так очерчивает общими штрихами, говоря, что после всего, что ею пережито, тяжело и доживать концы, тяжело и вспоминать прошлое.

«Отягощена голова моя беспокойными мыслями, – говорит она, – и, кажется мне, будто я уже от той тягости к земле клонюсь»…

Семейство, в котором родилась Наталья, было очень большое; кроме стариков, у Натальи было еще три брата и четыре сестры. Но вся любовь семьи, а в особенности матери, сосредоточивалась на маленькой Наталье.

Сама она говорит об исключительной привязанности к ней матери: «я ей была очень дорога».

На любимице особенно сосредоточились и заботы матери относительно развития ее способностей и предоставления ей всего доступного тогда образования в полном объеме.

Мать усердно заботилась, чтобы «ничего не упустить в науках, и, – по словам Натальи Борисовны, – все возможное употребляла к умножению моих достоинств».

Сердце матери не даром так прильнуло к дочери: из нее вышла редкая женщина, хотя мать и обманута была в своих надеждах насчет ее будущего.

«Льстилась она, – говорит о своей матери Наталья Борисовна, – льстилась она мной веселиться, представляла себе, что, когда приду в совершенные лета, буду ей добрый товарищ во всяких случаях, и в печали, и в радости, и так меня содержала, как должно быть благородной девушке»,

Девушка росла веселая и счастливая. Она сама признается, что была «склонна к веселью»; но еще в ранней молодости веселью этому судьба положила перерыв: отец ее умер, когда девочка не успела еще войти в возраст.

Но смерть отца была для нее совершенно почти не чувствительна; это было не то, что смерть матери, которая тоже была не за горами: девочка была еще слишком мала, когда умер отец, чтобы понимать всю цену постигшего ее несчастья. Зато тяжела ей показалась неожиданная смерть матери.

Это несчастье постигло Наталью, когда ей только что минуло четырнадцать лет и когда она уже научилась больше ценить потерю того, что действительно ценно.

«Это первая беда меня встретила», выражается она относительно смерти матери.

Действительно, это была пока первая реальная беда; а впереди их копилось очень много и беды все тяжелые, не переживаемые и не забываемые.

«Сколько я ни плакала, – говорит она в своих записках, вспоминая смерть матери, – все еще, кажется, было не довольно в сравнении с ее любовью во мне, и ни слезами, ни рыданием не воротила ее».

Но молодость брала свое. Как ни тяжела казалась потеря матери, как ни страшно было оглядываться назад, тем более, что молодость вообще не любит оглядываться, – все же в будущем светились радости, да и вообще, что бы там ни светилось, молодость всегда идет к этому будущему без оглядки, словно торопится пробежать без отдыху ту именно лучшую стадию своей жизни, о которой впоследствии будет сожалеть до самой могилы.

«Будет и мое время, – мечталось ей при тяжелом раздумье о потери матери, – повеселюсь на свете».

При всем том, она вела жизнь больше чем скромную, несмотря на то, что женщины первой половины XVIII века жадно накинулись на светские удовольствия после долгого пощения в период своего теремного существования.

Девушка того времени держала себя более сдержанно, более по-старинному, чем как стала она держать себя во второй половине XVIII века.

«В тогдашнее время, – говорит, Наталья Борисовна, – не такое было обхождение: очень примечали поступки молодых или знатных девушек: тогда нельзя было мыкаться, как в нынешний век (это говорится о семидесятых годах XVIII столетия: для нее это был «нынешний век»). Я и в самой молодости весело не живала, и никогда сердце мое большого удовольствия не чувствовало».

Но время идет. Девушке пришлось показываться в свет, и свет сразу отличил ее – красивую, умную, знатную.

«Я очень счастлива была женихами, – признается она после, уже старушкой, – очень счастлива… Начало было очень велико»…

Именно об этом-то «великом начале» и следует сказать особенно: это «великое начало» и погубило ее, приготовив ей самый горестный конец.

Мы уже знаем, что когда пал Меншиков, то самым дорогим другом-любимцем императора Петра II и всесильным временщиком при нем сделался девятнадцатилетний князь Иван Алексеевич Долгорукий. К довершению могущества этого юноши, сестра его Екатерина, как известно, помолвлена была за юного императора и друга этого мальчика-вельможи.

Этот-то князь Долгорукий и нашел молоденькую Наталью Шереметеву лучшей девушкой в Петербурге и Москве, и на ней-то он посватался.

Это самое и было тем, о чем Наталья, уже старушка, вспоминает, говоря: «начало было велико»…

Действительно, выходя замуж за Долгорукого, девушка становилась, в полном смысле слова, первой особой в целой империи после императора и его будущей супруги, а эта будущая супруга-императрица была родная сестра князя Ивана Алексеевича Долгорукого, который и был «великим началом» для Натальи Шереметевой, который, наконец, и был оглашен ее женихом, как женихом ее сестры оглашен был молодой император.

Чего же больше? Больше этого «великого начала» не могло быть ни для одной русской девушки.

Наталья Шереметева вступала таким образом в родство с императорской фамилией.

«Думала я, что я первая счастливица в свете. Все кричали: «ах, как она счастлива!» – и моим ушам не противно было это эхо слышать, а того не знала, что это счастье мной поиграет. Показалось оно мне только, чтобы я узнала, как живут в счастье люди, которых Бог благословит… Казалось, ни в чем нет недостатка: милый человек в глазах, союз любви будет до смерти неразрывным, притом почести, богатство, от всех людей почтение, всякий ищет милости».

От такого счастья действительно в состоявши была закружиться голова. И тут в девушке говорит не тщеславие, не желание быть первой женщиной в государстве, стать в свойство с царским домом; а она в самом деле страстно полюбила своего жениха, потому что видела, как много и он был к ней привязан.

Так она говорит о себе: «за великое благополучие почитала его к себе благосклонность, хотя и никакого знакомства не имела с ним прежде, нежели он моим женихом стал: но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила».

Впрочем, они не забывали и того, что жених ее так высоко поставлен.

«Первая персона в государстве был мой жених. При всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии… Правда, что сперва это очень громко было».

Назначен был обряд обручения.

«Правду могу сказать, – замечает она, – редко кому случалось видеть такое знатное собрание: вся императорская фамилия, все чужестранные министры, все наши знатные господа, весь генералитет были на нашем сговоре».

Обручение совершали архиерей и два архимандрита. Обряд этот совершен был в доме Шереметева – в родном доме невесты. Пышность так велика была, что одни кольца, которыми разменялись жених я невеста, стоили восемнадцать тысяч рублей.

Родня жениха по-царски одарила невесту – «богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками, готовальнями и всякой галантереей». Со своей стороны, брат невесты подарил жениху шесть пудов серебра – в том числе драгоценные кубки, фляги и проч.

Празднество завершилось иллюминацией, которая в то время не похожа была на современные иллюминации: не было ни газовых звезд, ни бриллиантовых огненных вензелей, ни разных других искусственных, с помощью химии и технологии производимые эффектов. Тогда в торжественные дни ночь блистала горящими смоляными бочками, иногда громадными кострами, иногда же просто сальными плошками.

И на торжестве обручения Натальи Шереметевой горели смоляные бочки.

Торжество было так велико, общественное положение обручаемых так высоко, что верь город принимал участие в этой, как тогда могли думать, государственной радости.

Глядя на это блистательное празднество, народ, – говорит Наталья Борисовна, – радовался, что дочь славного Шереметева идет замуж «за великого человека, восставит род свой и возведет братьев своих на степень отцову».

Сама невеста думала, что «все это прочно и на целый век будет; а того не знала, что в здешнем свете нет ничего прочного, а все на час».

Действительно, в этот самый час, когда так пышно совершалось торжество обручения царского любимца с красавицей Шереметевой, бывшая царская невеста, такая же молоденькая и прекрасная особа, как и Шереметева, несчастная княжна Меншикова за четыре тысячи верст от Петербурга томилась в предсмертной агонии – и никто не знал этого, хоть, может быть, многие и вспоминали о ней, видя молодого императора и его вторую невесту, сестру обручаемого князя Долгорукого, княжну Екатерину Долгорукую присутствующими на этом торжестве.

В самые торжественные часы эти, в Березове, занесенном снегом, мучилась княгиня Марья Александровна Меншикова, а 26-го декабря умерла.

Скоро и счастливая невеста Долгорукая испытала, что «в здешнем свете нет ничего прочного, а все на час».

Прочность ее счастья не выдержала и месяца: это счастье продолжалось всего только с 24-го декабря по 19-е января – двадцать шесть дней; зато горе преследовало ее сорок лет: «сорок лет по сей день стражду», говорит она впоследствии, вспоминая двадцать шесть дней мимолетного счастья, которое было действительно каким-то сном. За каждый день этого счастья она платила почти двумя годами страданий.

Покончив с описанием торжеств своего обручения, она начинает описание новой эпохи своей жизни:

«Теперь, – говорит она, – надобно уже иную материю начать».

Нам известно, какой переворот совершился 19-го января 1730 года и как отразился он на участи главных действующих лиц изображаемой нами драматической картины: молодой император, жених сестры князя Долгорукого, в свой очередь, счастливого жениха Натальи Борисовны, простужается на параде, заболевает оспой, вновь простужается и умирает.

Все Долгорукие, по обычаю того странного времени, должны были погибнуть, как лица, ближе всех стоявшие к покойному государю, а скорее и ужаснее всех должен был погибнуть любимец императора, князь Иван Алексеевич Долгорукий, жених Натальи Борисовны Шереметевой…

Это было неизменным законом того времени, словно это был еще остаток языческой старины, когда, по смерти хозяина и господина, с ним вместе зарывали в землю его любимого коня, все воинские доспехи и всех наиболее близких к нему слуг.

Так нужно было схоронить с императором Петром II-м всех, кого он любил и приближал к себе, а раньше всех ждала эта участь его друга и фаворита Ивана Алексеевича Долгорукого.

Едва по Москве пронеслась весть о кончине императора Петра II-го, как к Наталье Борисовне, ничего еще не слыхавшей о несчастье, рано утром съехались все ее родные в страшной тревоге за свою собственную участь и за участь невесты царского любимца.

Наталья Борисовна еще спала, когда дом их наполнился перепуганными родными.

Сказали, наконец, и ей о постигшем всех несчастье. Известие это так поразило ее, что она беспрестанно повторяла, словно помешанная: «ах, пропала! пропала!»

«Я довольно знала обыкновение, что все фавориты после своих государей пропадают: чего было и мне ожидать?»

Но для нее, впрочем, еще не все пропало: она еще не была женой фаворита, который неизбежно должен был погибнуть, как обреченный на смерть обычаем страны и времени; она могла еще отказать ему, могла впоследствии сделать такую же блестящую партию с другим человеком, тем более, что при ее положении, для нее всегда возможен был выбор.

То же говорили ей и все родные. Они утешали ее тем, что для нее еще нет ничего бесповоротного; что имеются уже на примете готовые женихи для нее, а что от Долгорукого следует теперь же отказаться, следует непременно разорвать с ним всякую связь, как с зачумленным: всякое прикосновение к нему должно было быть гибельным, смертельным.

Но не так думала девушка. Благородное сердце ее возмутилось этими предложениями: она любила своего жениха; мало того, она хотела показать свету, что любила в нем не сановника, не любимца царского, а человека; что, раз полюбив, она любить беззаветно; что, если бы она даже и не любила его, то, во всяком случае, не изменила бы своему слову, и особенно теперь она не бросить его, когда у него все отнимается.

«Это предложение, – говорит она о предложении родных относительно отказа опальному жениху, – так мне тяжело было, что я ничего не могла им на то ответствовать. Войдите в рассуждение, какая мне это радость и честная ли это совесть: когда он был велик, так я с удовольствием за него шла, а когда он стал несчастлив – отказать ему? Я такому бессовестному совету согласия дать не могла, и так положила свое намерение, отдав одному сердце, жить или умереть вместе, а другому нет уже участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого; в нынешний век такая мода. А я доказала свету, что я в любви верна. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищем, и теперь скажу самую правду, что, буду и во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла, и не дала в том безумие Богу. Он тому свидетель – все, любя мужа, сносила, а, сколько можно мне было, еще и его подкрепляла».

Вечером приехал к ней жених. Здесь они вновь поклялись никогда не разлучаться, какая бы беда ни постигла их в будущем.

Беда, действительно, постигла скоро, и беда большая.

«Час-от-часу пошло хуже. Куда девались искатели и друзья?… Все ближние далече меня стали – все меня отставили в угодность новым фаворитам; все стали меня бояться… Лучше бы тому человеку не родиться на свет, кому назначено на время быть велику, а после прийти в несчастье: все станут презирать, никто говорить не захочет».

Большая беда ждалась с часу-на-час.

Когда девушка проезжала, вскоре после смерти молодого государя, по городу, гвардейские солдаты кричали:

– Это отца нашего невеста! Матушка наша! Лишились мы своего государя!..

Зато другие кричали ей вслед:

– Прошло ваше время! Теперь не старая пора!

Страшные слухи стали ходить по городу, большая беда, видимо, приближалась. «Каково мне было тогда, в шестнадцать лет!»

Родные опять уговаривают ее расстаться с зачумленным фаворитом; опять пугают ее; но она остается непреклонной в своем решении.

Молодые люди назначают день своей свадьбы. Но никто из родных Натальи Борисовны не хочет и не решается вести ее к венцу, это значило бы с рук на руки передать девушку тюремному сторожу, отправить в ссылку.

Но девушка непреклонна – и родные окончательно отрекаются от безумной упрямицы.

«Сам Бог отдавал меня замуж, а больше никто!» восклицает она, вспоминая это время.

Какие-то дальние родственницы старушки проводили ее в деревню, где жила, как бы укрываясь от посторонних глаз, вся семья Долгоруких.

Горько плакала девушка, уезжая из отцовского дома и прощаясь с родными стенами:

«Кажется, и стены дома отца моего помогали мне плакать»…

Сирота-сиротой поехала она к жениху, зная, что не на радость едет; семья у жениха большая, надо угодить всем – и свекру, по старинному обычаю русского народа, надо быть покорной, держать голову поклончиво, надо угодить и всему обширному роду, потому что она являлась в род Долгоруких последним и младшим членом рода.

«Итак, наш брак был больше достоин плача, нежели радости».

Во все-таки через три дня после венца молодые собрались было делать визиты родным и знакомым.

Тогда-то и пришла большая беда.

Является из сената секретарь с указом: всем Долгоруким повелевалось ехать в дальние деревни: старику-отцу Алексею Долгорукому» молодому Ивану и прочим.

Надо было спешно собираться в путь, чтобы не стряслось новой худшей беды.

Беда-то стряслась, но немного погодя.

Наталья Борисовна, проживая всего на свете шестнадцать лет, никогда прежде и никуда не ездила, не знала, что нужно будет в дороге и в деревне, а потому все свое имущество отослала к брату на сохранение – драгоценные вещи, посуду, платье; а взяла только тулуп для мужа да для себя шубу.

Брат Натальи, зная дальность предстоящего ссыльным пути, прислал сестре тысячу рублей, но она, в детском неведении всей трудности предстоящей жизни, взяла с собой только четыреста рублей, а остальные отослала обратно.

Она знает только мужа, только его видит, так и ходит за ним как тень, – «чтобы из глаз моих никуда не ушел»…

Наконец, выехали.

С Натальей Борисовной поехала разделять изгнание только «иноземка мадам», которая при ней еще при маленькой находилась и любила ее.

Но и эта скоро покинула ее, когда пришлось уж слишком тяжело и дальше следовать за любимицей своей «иноземка» не могла.

Выехали Долгорукие в самую распутицу, в апреле; тащилась в ссылку вся огромная семья долгоруковская.

«Я в радости их не участница была, – прибавляет Наталья Борисовна, – а в горести им товарищ, да еще всем меньшая».

Дорога была долгая и тяжелая: можно себе представить, каковы были тогда пути сообщения, когда и при Екатерине II, до конца XVIII-го века, богатые люди не иначе ездили по России, как с отрядами вооруженной дворни, и должны были нередко, с оружием в руках, отбиваться от разбойников.

Наши путешественники ночевали часто в поле, в лесу, на болотах. Было и так, что они ночуют в одной деревне, а туда ждут нападения разбойников.

За девяносто верст от Москвы нагнал их один капитан гвардии и объявил высочайший указ от 17-го апреля 1730 года. В указе этом вычислялись вины Долгоруких, а главная из них – смерть молодого императора, последовавшая от несмотрения Долгоруких, от недостатка охранения, со стороны их, высочайшего здравия.

Наконец, поезд добрался до касимовских имений Долгоруких.

В деревне молодая чета поместилась в крестьянской избе; опальной их сделался сенной сарай.

Но и такая жизнь относительно покойная, продолжалась только три недели.

Большая беда еще не вся исчерпалась…

В деревню, в силу этого указа, приехал гвардейский офицер с двадцатью четырьмя солдатами конвоя, поставил караул у всех дверей, где помещались ссыльные, и объявил, что вся семья Долгоруких ссылается в Сибирь, в знакомый уже нам Березов.

«И держать их там безвыездно за крепким караулом (объявлялось в указе) людей определить к ним пристойное число без излишества, письма домой писать им и из дома получать только насчет присылки запасов и других домашних нужд; все письма, как посылаемые ими, так и приходящие на их имя, читать прежде офицерам, которые будут к ним приставлены, и офицерам этим записывать: когда, куда и откуда и о чем были письма».

А вины ссыльных прописаны были в указе в том смысле, что опальному Алексею Долгорукому с сыном Иваном и семьею велено де было жить в пензенской губернии, а «он, весьма пренебрегая наш указ, живет ныне в касимовских деревнях».

Но именно, по словам Натальи Борисовны, о пензенских-то деревнях и не было сказано в прежнем указе.

Как бы то ни было, но вина была указана именно эта.

«Подумайте, каковы мне эти вести, – говорит снова Наталья Борисовна: – лишилась дома своего и всех родных своих оставила; не буду слышать о них, как они будут жить без меня; брат меньший мне был дорог, – очень уж он любил меня; сестры маленькие остались. Боже мой! какая это тоска пришла!…

«Вот любовь до чего довела: все оставила, – и почести, и богатство, и сродников; стражду с ним и скитаюсь. Этому причина – все непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один был в моем сердце. Мне казалось, что он для меня родился, и я для него, и нам друг без друга жить нельзя. Я по сей час в одном рассуждении, и не тужу, что мой век пропал; но благодарю Бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтобы мне за любовь жизнью своей заплатить, и целый век странствовать и всякие беды сносить, могу сказать, беспримерные беды».

Везли их в Сибирь под самым строгим караулом; сначала сухим путем, потом водой, потом опять сухим путем.

Дорога долгая, трудная. Несчастная жена бывшего царского любимца и дочь фельдмаршала, дорогой, по нужде, сама платки моет, которыми слезы утирать надо.

«Нельзя всего описать, сколько я в этой дороге обеспокоена была, какую нужду терпела; пускай бы я одна в страданиях была, товарища, своего не могу видеть безвинно страждущего».

Для шестнадцатилетнего ребенка, балованной дочери фельдмаршала и богача, это в самом деле много.

В Тобольске гвардейский офицер передал арестантов гарнизонному офицеру, как говорится, из бурбонов.

Этот новый начальник ссыльных сначала не говорил даже со своими «арестантами». «Что уж на свете этого титула хуже!» – прибавляет Наталья Борисовна.

Офицер этот скоро, однако, стал постоянно обедать со своими арестантами; но приходил в солдатской шинели, надетой прямо на рубаху, и в туфлях на босу ногу. И этот начальник говорил всем Долгоруким – и князьям, и княжнам – «ты».

Наталье Борисовне он казался смешным, а не возмутительным, а так как молодость смешлива во всех обстоятельствах жизни, даже в очень тяжелых, то молоденькая ссыльная часто смеялась, глядя на своего коменданта «на босу ногу».

– Теперь счастлива ты, что у меня книги сгорели, а то бы я с тобой сговорил! – замечал он ей.

Что он хотел этим сказать – неизвестно: вероятно, он думал побить ее своей книжной ученостью, да на беду у ученого офицера «на босу ногу» книги сгорели.

– Теперь-то вы натерпитесь всякого горя, – говорил гвардейский офицер, провожавший ссыльных до Тобольска, прощаясь с ними, и даже плакал, оставляя их в далекой стороне и возвращаясь в Россию, в Москву, в Петербург.

– Дай Бог и горе терпеть, да с умным человеком, – отвечала на это Наталья Борисовна.

Оттуда ссыльных повезли на судне, но на таком старом и гнилом, точно оно сделано было именно для того, чтобы где-нибудь утопить арестантов.

Надо к этому прибавить, что Наталья Борисовна делала этот далекий и трудный переезд беременной.

Через четыре месяца, в Березове, она родила сына Михаила, – и вот у нее никого нет – ни бабки, ни кормилицы. Сына своего князя княж-сына Михаилу Долгорукого вспоила она коровьим молоком.

Говорят, что в Березове пли по пути туда Долгорукие встретились с Меншиковыми: одни ехали в Березов, другие из Березова. Только обе царские невесты не встретились уже там: Марья Меншикова с января этого года лежала уже в мерзлой сибирской земле, с двумя младенцами, тоже Долгорукими, от князя Федора Васильевича Долгорукого.

Нам уже известно из предыдущих очерков, что в Березове находилась вся семья Долгоруких: старик Алексей Григорьевич, его сыновья и дочери, в том числе бывшая невеста покойного императора-Петра II-го, сестра бывшего его фаворита Ивана Алексеевича – Екатерина. Несчастная связь ее с тамошним, гарнизонным офицером Овцыным и отказ в благосклонности тобольскому подьячему Тишину были причиной, что, по доносу Тишина, всех Долгоруких, кроме женщин, забрали из Березов в 1739 году.

Схвачен был и муж Натальи Борисовны, которая долго не знала, где он и что с ним сделали; не знала до восшествия на престол Елизаветы Петровны и до объявления ей милостивого позволения о возврате из ссылки.

А, между тем, с мужем ее, как известно ей стало после, вот что было.

По доносу Тишина, Бирон свез всех Долгоруких из разных отдаленных мест ссылки в Новгород и велел учинить над ними следствие по делу, между прочим, о таких преступлениях, о которых осужденные и сами не ведали.

Оказавшихся наиболее виновными в истинных и мнимых преступлениях казнили.

Казнили жестоко и мужа Натальи Борисовны.

Это была действительно жестокая, ужасная казнь с колесованием и рубкой разных членов, а потом головы.

Насколько молоденькая жена его показала твердость духа, отправившись с ним под венец, когда голова жениха уже заранее обречена была топору, а потом не побоялась и ссылки, настолько сам он показал геройское терпение, когда умирал на плахе.

Рубит ему палач правую руку.

– Благодарю тя, Господи! – говорит Долгорукий.

Рубит палач левую ногу.

– … яко сподобил мя еси… – продолжает казнимый.

Рубит палач левую руку.

– … познать тебя, Владыко! – заканчивает казнимый.

Тогда палач отрубает ему и голову – нечем больше молиться…

Одиннадцать лет вдова казненного пробыла в Березове.

Умерла 3-го июля 1771 года, пятидесяти шести лет от роду, когда на сцену жизни выступали новые русские женщины, о которых мы в свое время скажем.